Заповедь Гиппократа (Феликс Штильмарк)

На берегу небольшой горной речки с ласковым названием Лаура стоят серебристые метеорологические приборы. Это станция фонового мониторинга Кавказского биосферного заповедника. За многие километры отсюда расположены промышленные производства, здесь не увидишь дыма или ядовитого смога, в заповедных горах круглый год легко дышится и невольно вспоминаешь лермонтовское: "Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка..."

Заведующая станцией ведет нас к небольшому прибору, который пропускает сквозь себя этот дивный воздух. Она достает совсем недавно поставленный фильтр и показывает грязно-серую пленку на его поверхности. "Это лишь общее, фоновое загрязнение, - говорит хозяйка площадки, - оно служит нам как бы эталоном для сравнения с данными тех станций, что стоят в городах, где загрязненность воздуха в сотни и тысячи раз больше".

Помнится, один из моих спутников сказал тогда, что лучше бы ему не видеть этого, не нарушать благостного представления об окружающем. Он не хотел знать, сколько частиц тяжелых металлов и пестицидов содержалось в воде, которую мы там пили, предпочитал Думать, что прячется под пихтой от теплого дождика, а не от слабых растворов кислот, не верил, что гриб свинушку объявили ядовитой из-за аккумуляции в ней вредных веществ. Предпочитая оставаться в счастливом неведении, он тем не менее возлагал свои надежды на специалистов, на всеведущую науку, которая "что-нибудь такое придумает, для этого она и поставлена".

Не горькую ли эволюцию вынужденно претерпело естествознание, в большой мере переключившись на изучение процессов деградации природы?

Конечно, и сегодня можно писать про красоту заповедных дебрей, еще полнящихся различным зверьем, но, как убежденный алармист, я считаю своим правом и долгом касаться прежде всего недостатков и прямых бедствий в сфере охраны природы, хотя и понимаю, что беру при этом лишь один срез из многослойного потока явлений. Река же нашей жизни и широка, и полноводна, но порой мне чудится, будто мы плывем по ней, словно лососи на нерест, сквозь пороги и буруны встречных невзгод, которые создаем сами себе.

Занимаясь в течение долгих лет острыми проблемами охраны живой природы и заповедного дела, со временем пришел я к убеждению, что эта деятельность как в научном, так и в практическом плане не приносит реальной пользы и назначения своего не выполняет. Постепенно начало утрачиваться чувство гордости за былую активность, оно стало заменяться ощущением неловкости и даже прямого стыда, будто изображают взрослые люди какую-то игру наподобие жмурок или старательно шьют одежду для голого короля из андерсеновской бессмертной сказки. Казалось бы, за минувшие годы немало сделано, один только перечень всевозможных законодательных решений об охране флоры и фауны не уместишь на целой странице, есть и конвенции международные, и кодексы, и типовые положения, а уж сколько различных конгрессов, конференций, совещаний проведено - и все-то с резолюциями...

Конечно, если сравнивать с относительно недавним прошлым, сдвиги в нашем деле налицо. Мне памятно время, когда не существовало ни научных советов, ни комиссий по охране природы, когда здесь и там висели плакаты "Больше леса стране!" с видом свежеповаленных стволов, когда дым фабрик и заводов гордо именовался "дыханием республики", а само слово "экология" вполне явственно отдавало преклонением перед иностранщиной и буржуазной лженаукой. Тогда не существовало Госкомгидромета СССР, Всесоюзного НИИ охраны природы и заповедного дела, не было Красных книг и программы МАБ, но в ту пору еще был чистым Байкал, не подпертый Иркутской ГЭС, вовсю буйствовал могучий Енисей, еще текла издалека, но не стояла чашами разливов Волга, не расползались синими пиявками на карте страны различные водохранилища, в черте нынешней Москвы водились рябчики и даже тетерева. Многие краснокнижные виды зверей и птиц были обычными объектами охоты. Причем ведь исчезли- то не только они, но столь обычные даже в ближнем Подмосковье жуки, бабочки, кузнечики. Куда девались, например, красные клопы-солдатики, целые полчища которых обитали тогда в лесах, кто за ними охотился?

Сейчас много пишут и говорят о необходимости преодолевать стереотипы мышления, из которых самым опасным и стойким является тезис о покорении природы, необходимости борьбы с нею. Нет-нет да и мелькнут на газетных страницах и "борьба с природой", и "тайга отступает". На заседании в Московском Доме ученых, где обсуждались проблемы Горного Алтая в связи со строительством Катунской ГЭС, я слышал от сидевших сзади инженеров: "Далась, понимаешь, им эта природа, будто и говорить больше не о чем..." Что ж, технократы есть технократы, они порой просто не ведают, что творят, предлагая ставить новые заводы на берегах Байкала и беззаботно сжигать все запасы сибирского угля в гигантских топках. Но наша речь сегодня не о них; думается, больше спроса должно быть с экологов, особенно тех, которые поднаторели в роли глашатаев преуспевания, взахлеб толкуя с экранов телевизоров и на страницах печати о большой и постоянной заботе в отношении наших меньших братьев. Но разве не был принят в 1981 году общесоюзный Закон об охране и использовании животного мира в СССР, разве не действуют специальные комиссии по охране окружающей среды и рациональному использованию природных ресурсов при Советах Министров?

Все это так. Мы знаем о недавно принятых мерах по охране Байкала и Ладоги, о возрастающем внимании партии и правительства к экологическим проблемам, и такая обеспокоенность государства стала еще заметнее на фоне демократизации общества. Основное внимание здесь конечно же уделяется гигиеническим аспектам, здоровью населения, борьбе с загрязнениями. Однако, сбережение дикой природы не выдумка филантропов и не чудачество натуралистов. Это необходимо тоже для блага народа. Между тем внешняя активизация научной деятельности в этой сфере сплошь и рядом происходит как бы сама по себе, параллельно с усилением процесса деградации флоры и фауны. "Мы летим вверх пятами в зону биологической пустыни и ничего не хотим предпринять, чтобы хоть замедлить это падение", - писал в одном из своих последних писем профессор В. Н. Скалон, автор одной из самых первых наших книг по охране природы, изданной в Иркутске еще в 1957 году. С тех пор уже полки ломятся от книг, изданных во славу природы, во спасение Земли - той, которая одна, которая наш дом, которая предъявляет счет, пока не умрет...^* Казалось бы, этому можно только радоваться, но, во-первых, подавляющее большинство подобных книг - переводные (как будто бы тучи экологического кризиса ходят где-то далеко за кордоном...), а во-вторых, научно-информативный и художественный уровень наших изданий оставляет желать много лучшего. Они увеличивают сумму знаний, но не меняют ни сознания, ни поведения людей, адресуются к расчетливому уму, а не к живому сердцу. Жизнь свидетельствует, например, что великое множество научно- популярных компиляций на темы Красных книг приносит пользу скорее всего только самим их авторам...

^*(В этом невольном каламбуре использованы заголовки известных книг Ж. Дорста, Р. Парсона, Дж. Смита, Б. Уорд.)

Есть основания утверждать, что государственные, научные и общественные деятели, профессионально занятые охраной живой природы, не только не сдерживают катастрофическое природное обеднение, но подчас даже ускоряют этот печальный процесс. И чем хуже природе, тем заметнее на этом фоне их деятельность или, точнее, активная бездеятельность. Ширится фронт работ, растут служебные кабинеты и аппараты, множатся точки приложения сил. Короче говоря, создается своеобразная ведомственность, образующая как бы природоохранительную индустрию с массой всевозможных мероприятий, издательско-телевизионной шумихой, познавательно-развлекательными программами, а главное - великим множеством поездок (прежде всего, конечно, номенклатурных и ответственных работников). На совещаниях и конгрессах, проводимых в самых экзотических местах земного шара, произносятся хорошо усвоенные общие слова на тему о рациональном природопользовании, об отсутствии противоречий между охраной природы и плановым хозяйством, хотя при этом приходится буквально закрывать глаза на то, что фактически происходит вокруг.

Государственные ведомства сельского, лесного, рыбного и охотничьего хозяйства занимаются охраной флоры и фауны попутно с основной производственной деятельностью, то есть... от самих же себя! Кто добывает, тот и охраняет. Общества охраны животных в Российской Федерации нет, что же касается науки и ученых, то их роль бывает, мягко выражаясь, различной.

В самом начале 50-х годов, будучи студентом Московского пушно-мехового института (факультет звучно назывался "звероохотоведческим"), принимал я участие в осуществлении великого сталинского Плана преобразования природы, работал коллектором в зоологическом отряде, изучая полезную роль зверей и птиц в полезащитных лесных полосах. Для этой цели мне приходилось во множестве стрелять разных пичуг, чтобы путем вскрытия желудков установить реальность и размер приносимой ими пользы, а также ловить капканами и давилками разных зверюшек.

Однажды в капкан у норы суслика попался какой-то неведомый мне пятнистый хорек, как выяснилось, зверь очень редкий (его правильное название - перевязка, ныне он занесен в Красную книгу). Это была самка, у которой наверняка погиб выводок. Тогда-то я впервые и усомнился в правильности известной формулы "наука требует жертв". Если бы оживить всех птиц, добытых зоологами для доказательства их несомненно полезной роли, получилась бы немалая стая, причем многих видов сегодня уже не сыщешь...

Было бы натяжкой утверждать, что тех птиц истребили ученые (здесь первое слово конечно же за волшебницей химией), но свой вклад в общее разрушительное дело они, несомненно, вносят. Кто занимается учетами куропаток в тундрах с вездеходов (на каждый километр маршрута - 50 квадратных метров разрушенной почвы с последующей эрозией), кто распугивает выстрелами для точности подсчетов обитателей птичьих базаров, кто летит на вертолете за яйцами редчайших птиц в дальнюю тундру... Известно, что завезенные на остров Врангеля овцебыки болели пневмонией из-за частого их преследования настырными наблюдателями. Порой при специальных авиаучетах гибнут загнанные по глубокому снегу олени и даже лоси. Ничем иным как прямым травмированием животных является столь привычное зоологам мечение и кольцевание зверей и птиц. Никакого восторга не должны вызывать часто демонстрируемые снимки белых медведей с черными цифрами на боках или белых гусей с яркими ошейниками.

Источником бедствий нашей живой природы надо признать не только неумолимую поступь технического "прогресса" с химизацией, мелиорацией и различными производствами, но и разностороннюю деятельность всевозможных "преобразователей" и псевдообогатителей, не в меру увлеченных акклиматизацией животных и так называемой биотехнией. Это уже не косвенная, не побочная, а прямая работа биологов - охотоведов, ихтиологов и других специалистов в области прикладной зоологии.

Что такое акклиматизация, объяснять читателям, наверное, не требуется. Завоз и выпуск отечественных и чужеземных животных - дело отнюдь не новое, еще в 1863 году в России было создано общество акклиматизации животных и растений. Сегодня многие специалисты видят в этом мощный рычаг преобразования и обогащения фауны, они не обращают внимания на возражения оппонентов, усматривающих здесь своеобразное биологическое загрязнение природной среды.

Термин "биотехния" еще недавно употреблялся как обозначение некой сверхнауки о разведении диких животных в природе, сюда включали и акклиматизацию, иной раз даже охрану фауны. Сейчас это скомпрометированное понятие даже не вошло в новейший Биологический энциклопедический словарь. Разумеется, очень давно известны и широко применяются так называемые биотехнические мероприятия - подкормка животных, устройство для них искусственных гнездовий и т. п., однако видеть в этом особую науку конечно же нет оснований, хотя в Пушно-меховом институте существовала специальная кафедра биотехнии, возглавлявшаяся профессором П. А. Мантейфелем.

Именно им в начале 30-х годов было введено в обиход понятие "реконструкция фауны", что звучало тогда весьма злободневно. Идея заключалась в том, что группировки животных на грешной земле сложились сами по себе, без всякого участия человека, "и не отвечают тому экономическому эффекту, который мог бы получиться при рациональном изменении зоологических границ и сообществ... Пора начать управлять живой природой: шестнадцатилетний стаж соцстроительства дал нам твердые кадры и методику"^*. В статье, откуда взята эта цитата, предлагался завоз в СССР не только скунсов, енотов, нутрий, диких кроликов, но даже гималайской панды, североамериканской куницы-ильки, австралийского опоссума или кузу-лиса, шиншиллы, а также перевозка множества отечественных животных от дальневосточного крота-могеры до оленей и архаров.

^*(Мантейфель П. А. О реконструкции охотничье-промысловой фауны млекопитающих СССР // Социалистическая реконструкция и наука. 1934. Вып. 2.)

Особого размаха акклиматизационно-биотехнические веяния, идеи коренного преобразования и переустройства живой природы получили конечно же в годы господства в биологии Т. Д. Лысенко. В упоминавшемся Пушно-меховом институте нас учили в то время управлению природой по сути методами средневековой алхимии: сделаем то, смешаем это, добавим пятого - десятого и посмотрим, что же получится. Естественные природные процессы при этом запросто отбрасывались. Например, вот как трактовались испокон века присущие животным колебания их численности:

""Колебания" - не закономерность, а патология: она требует своего "врача" - настоящего биолога-материалиста-мичуринца... Активное, целеустремленное и умелое вмешательство советского человека в живую природу уже дает большие результаты. Пассивное созерцание - не путь мичуринской науки, девиз которой: "Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее - наша задача""^*.

^*(Мантейфель П. А. О близкородственном спаривании зверей в природных условиях // Звероводство и каракулеводство. 1950. № 5.)

Результаты, конечно, были, и не только отрицательные. Правда, к наибольшему успеху акклиматизации, достигнутому от завоза в нашу страну американского грызуна - ондатры, П. А. Мантейфель имел мало отношения и в ряде случаев даже возражал против этого (инициатором акклиматизации ондатры, так же как и разведения соболей в неволе, был профессор В. Я. Генерозов), однако определенный экономический эффект был при этом получен. Впрочем, и здесь необходимы оговорки - этот грызун опустошает кормовые запасы водоемов, конкурируя с водоплавающей дичью, причиняя ущерб природным биоценозам; он разносит опасные для людей заболевания, вредит гидротехническим сооружениям. В ряде случаев ондатра "выжила" очень ценного и редкого зверька, аборигена и гордость нашей фауны - выхухоль.

Кое-где на юге размножилась нутрия, этот зверь стал массовым объектом индивидуального звероводства. Перевозки и выпуски речных бобров существенно содействовали росту поголовья и расширению ареала этого вида в нашей стране. На юге Дальнего Востока промысловое значение получила акклиматизированная американская норка.

На этом обзор достижений в деле акклиматизации охотничьих зверей по сути кончается, перечень же провалов, ошибок и неудач слишком велик, чтобы изложить его в популярном очерке, тем более что многое остается невыясненным или спорным. Очень многие охотники ставят нам не в заслугу, а в серьезную вину завоз и вселение дальневосточных енотовидных собак (их еще называют уссурийскими енотами) в европейскую часть СССР, лесники негодуют на массовый вред завезенных в центральные дубравы пятнистых и благородных оленей, работники сельского хозяйства возмущаются перевозками и выпусками кабанов. Экологи обеспокоены больше всего тем, что при акклиматизации происходит смешение подвидов и популяций, утрачивается их исконная генетическая чистота (это и есть биологическое загрязнение). Например, в чудом сохранившиеся аборигенные популяции азиатских бобров на севере Западной Сибири и в Туве были подпущены "для освежения крови" звери из европейской части страны, то есть иного подвида. То же самое происходит с некоторыми видами и подвидами оленей, фазанов и других животных. Особую угрозу представляют завоз и распространение заодно с животными-новоселами различных паразитов, возбудителей опасных заболеваний, гельминтов и т. п., причем почти никаких исследований по этому вопросу нет, а экологическая экспертиза акклиматизационных деяний вообще отсутствует.

Неудачами закончились выпуски скунсов, шиншилл, диких кроликов, расселение кротов, колонков, медведей, зайцев и ряда других животных. Объемы же акклиматизационных работ за минувшие годы поистине грандиозны, им посвящено великое множество публикаций, хотя по сути нет ни точного учета, ни подлинно научного обобщения всех этих мероприятий. Только на Кавказе акклиматизировано уже свыше 20 видов зверей и птиц, приближается к этим показателям Сахалин и даже... Камчатка - уникальный в зоогеографическом отношении регион, природную чистоту которого надо было беречь в неприкосновенности. Увы, об этом сегодня говорить уже поздно.

Меняются времена, казалось бы, пора забыть "методы" волюнтаризма и авантюризма, столь характерные для недавнего прошлого, изменилось положение в биологической науке, а вот зуд переустройства фауны и "акклиматизационный бум" ничуть не прекращаются, скорее наоборот. Мы постоянно можем видеть в газетах бодрые и даже восторженные заметки о зверях и птицах-новоселах, которых везут зачастую через всю страну неведомо куда и зачем. Глухарей и тетеревов - из Сибири, зайцев и куропаток - из Европы в Сибирь (причем из Польши, Чехословакии, Венгрии), косуль - из Приамурья, кабанов - с Кавказа... Объемы этих порой буквально "встречных перевозок" непрерывно возрастают, исчисляются сотнями тысяч голов - хочется добавить: несчастных голов! - и стоят многие миллионы рублей. Везут работники разных ведомств, охотничьих хозяйств и обществ, зоообъединения, научных учреждений; животные гибнут при отловах и перевозках, но их все-таки ловят снова, опять везут, где-то и зачем-то выпускают и снова везут... Мало ли что написано в Законе об охране животного мира о запрете такой "самодеятельности", ведь именно по объемам и затратам оцениваются показатели усердия хозяйств и ведомств, причем как раз по статье "охрана и обогащение фауны". На реальную охрану дичи от браконьеров или натиска технократизма, конечно, тратиться трудновато, а вот угрохать денежки на "обогащение" - всегда пожалуйста... По весьма неполным сведениям Главприроды МСХ СССР (ныне - отдел Госагропрома СССР), только в одном 1985 году расселено в СССР около 2 тысяч копытных и 38 тысяч пушных зверей, свыше 250 тысяч птиц, причем объем средств на расселение составил более 20 млн рублей (против 14 млн в 1980 г. - явное "достижение"!).

Даже сторонники акклиматизации вынуждены признавать серьезные "перегибы" в этом деле: "крупными неудачами завершились массовые переселения более 50 тысяч серых куропаток и 6 тысяч белых, а равно и ряд попыток выпускать в различных регионах, включая Камчатку, других тетеревиных птиц. Не оправдали себя мероприятия по массовому расселению и подселению зайцев беляков и русаков", - пишет заведующий лабораторией акклиматизации ВНИИОЗ, кандидат биологических наук М. П. Павлов, подчеркивая, что охотохозяйственников куда больше беспокоит освоение выделенных средств, чем судьба выпущенных животных^*.

^*(Охота и охотничье хозяйство. 1986. № 9.)

Серых куропаток в нашей стране осталось так мало, что ловить их для расселения негде. Между тем в Тувинской АССР еще относительно обычна бородатая, или даурская, куропатка, приспособленная к обитанию в горных степях Центральной Азии. Этих птиц ловят там во множестве и везут в самые неподходящие для них условия - в Подмосковье, лесостепь Западной и Восточной Сибири и в другие районы, где они заведомо не могут существовать. Эта нелепость продолжается уже много лет, несмотря на протесты зоологов, которых никто не слушает. И сегодня в Туве можно встретить бригады ловцов, словно поставивших своей целью переловить всех даурских куропаток до единой...

Не миновало акклиматизационное поветрие и наши заповедники, которые по идее должны быть эталонами первозданной природы. Кое-где их вместо этого превращали в настоящие зоопарки или даже своего рода "Ноевы ковчеги". Так, на небольшой остров Арал-Пайгамбар в Амударье почти одновременно завезли сайгаков, европейских ланей и африканских антилоп- нильгау. Сайгаки и нильгау, конечно, вскоре погибли, зато неприхотливые лани размножились и стали опасными конкурентами местных редкостных оленей-хангулов, ради которых и был создан заповедник. Подобных примеров можно без всякого преувеличения набрать на целую книгу.

Особая тема - преобразование фауны наших водоемов, которая проводится в очень широких и даже промышленных масштабах. Десятки видов рыб - амур, сазан, толстолобик, корюшка, рипус, лещ, сиг, пелядь и другие сменили свое местожительство, чтобы попасть на наши столы. Поскольку я не ихтиолог, не берусь это авторитетно обсуждать, но приведу лишь один пример. Всем рыбакам европейского Центра сейчас известно засилье во многих водоемах бычка-головешки, или рота- на, который способен, говорят, пожирать не только икру любых рыб, но даже и автомобильные покрышки. Не все знают, что эта зловредная, на взгляд профанов, рыбка была специально акклиматизирована под Ленинградом для борьбы с комарами. "Разведение головешки в целях оздоровления районов, где не может жить теплолюбивая гамбузия, представляет большой интерес", - писал профессор Н. П. Лавров, который в течение десятков лет внушал студентам Государственного педагогического института имени В. И. Ленина в Москве - то есть будущим учителям - идеи самого активного преобразования животного мира нашей страны^*.

^*(Вопросы мичуринской биологии. 1953. Вып. 3. Н. П. Лавров - автор ряда известных книг о преобразовании фауны.)

Акклиматизационная кутерьма опасна не только прямыми негативными последствиями для живой природы. Она отвлекает силы, время и средства от настоящего дела, создает обширный фронт работ для любителей суеты, которая "не есть деятельность" (так писал декабрист Д. И. Завалишин). То они везут белок на Кавказ, то кроликов - в Крым, то шиншиллу - на Памир, то вдруг решают, что виргинские и чернохвостые олени лучше наших европейских, - не знаешь, какая залихватская идея придет им в голову завтра, причем активности и пробивной силы этим деятелям не занимать. Между тем некоторые полезные планы и предложения, например вернуть аборигенного северного оленя в иные из прежних мест обитания, так и остаются на бумаге. А тем временем под шум разговоров про расселение и обогащение фауны убыстряется процесс деградации исконных охотничьих угодий, исчезают их обитатели.

Думается, здесь самое время вспомнить древнюю заповедь Гиппократа, хорошо известную врачам, их первый завет: "Не повреди!" Не сделай больному хуже! Сегодня мы знаем, что живая природа тяжело больна и всем, кто с ней тесно связан, необходимо придерживаться этого принципа. Это касается, в частности, и нашего брата-охотоведа, ведь многие из былых учеников П. А. Мантейфеля или H. П. Лаврова сегодня стоят у руля отрасли, имеют высокие звания и степени, сохраняя при этом все прежние убеждения, воспринятые в 40 - 60-х годах. Совершенно правы Д. Гранин и В. Дудинцев, когда предупреждают о том, что не только тайные, но и вполне явные сторонники Т. Д. Лысенко продолжают активную и опасную деятельность.

Однако же пора перейти от акклиматизации к био- технии. Своеобразным символом биотехнических достижений в охотничьем хозяйстве сейчас стал кабан, или дикая свинья, один из ведущих объектов любительской охоты, желанный трофей охотника-спортсмена. На подкормку, расселение и разведение кабанов расходуются десятки миллионов рублей, и это тоже принято ставить в заслугу, учитывать по той же самой статье "охрана фауны".

"В XI пятилетке общая сумма вложений в воспроизводство охотничьей фауны составляет 103 млн р... Увеличились масштабы скармливания кормов диким животным (неплохо звучит на фоне продовольственных проблем! - Ф. Ш.). В 1980 г. для этих целей было использовано 295,2 тыс. ц сена, 21,5 млн шт. веников (статистика знает все! - Ф. Ш.), 390,5 тыс. ц зерна и комбикормов"^*. Само собой, что в новых пятилетках планируется рост "скармливания кормов", так что немало добра переведут кабаны, на это они мастера.

^*(Злобин Б. Д. Подкормка охотничьих животных. М., 1985.)

По своей изначальной природе кабан и впрямь сильный, по-своему красивый зверь, однако очень мало общего с ним имеют те полудикие мелкорослые твари, которые чуть ли не круглый год "пасутся" в охотохозяйствах у подкормочных точек и порой отличаются от домашних только жесткостью мяса и волоса. Что общего между отстрелом подобных зверей с вышек и охотой на дикого вепря? Мне помнится, как в одном из весьма высокопоставленных охотохозяйств егеря гнали "биотехнических кабанов" на цепь стрелков буквально палками (это не преувеличение, а подлинный факт).

Кабан, будучи по своей природе довольно пластичен, легко поддается синантропизации, то есть привыкает к вольготной жизни за счет человека, утрачивая при этом свои исконные свойства. Однако в этом можно видеть не достижение, а скорее экологическое и даже общественное преступление. Ради сомнительного развлечения охотников (причем чаще всего - высокопоставленных) расходуются большие средства и ценные корма, а в результате по лесам и полям бродит множество полудомашних всеядных зверюг, портящих луга и пастбища, уничтожающих гнезда птиц и норы зверей, вредящих ценной растительности и лекарственным травам. Причем отнюдь не всегда такие кабаны охотно расплачиваются за все свои безобразия шкурой и мясом, они порой даже калечат неповинных людей (не только охотников). В редакцию журнала "Охота и охотничье хозяйство" приходит немало писем с требованиями объявить кабана вредным видом и давать премии за его добычу. В этом есть, может быть, резон, особенно если учесть, что по специальному заданию былой Глав- природы ученые разрабатывали хитроумные методы защиты сельскохозяйственных угодий от повреждений этими животными (впрочем, эти разработки, как и большинство остальных предложений ВНИИПрироды, остались без последствий). За все это не мешало бы и спросить, а с кого? Не с того же самого отдела Госагропрома СССР, который занимается своими подведомственными охотхозяйствами? Тамошний начальник сектора "охотничьего хозяйства и заповедного дела" (именно так!) Г. Висящев недавно описал успехи одного из таких охотохозяйств (Загорского, под самой Москвой), опыт которого ему хорошо известен. В 1967 - 1970 годах туда завезли 155 кабанов из Нальчикского госохотохозяйства, а эксплуатация стада началась лишь в 1980 году. Спрашивается в задачке, сколько добра было скормлено кабанам и кто теперь за ними охотится?

На примере "биотехнического кабана" отчетливо видно, сколь порочна тенденция рассматривать успешность охраны природы по вложению средств, то есть так называемым затратным способом. Но если волюнтаризм в переустройстве земельных и водных ресурсов все чаще получает общественное осуждение, то преобразователи и псевдообогатители фауны по-прежнему крепко сидят в своих государственных ведомственных и прочих креслах, не признавая никакой критики и обвиняя в консерватизме любых своих оппонентов. Это яркое проявление ведомственности и хвастовства мнимыми успехами на фоне экологического недомыслия.

Очередная опора и увлечение преобразователей - так называемое дичеразведение. Здесь часто ссылаются на опыт и достижения наших западных соседей - Венгрии, ЧССР, ГДР, где прибегать к искусственному дичеразведению заставляет прежде всего ограниченность угодий, интенсивная освоенность страны при малых ее территориях, тогда как наши условия в основном совсем иные. Если же брать пример с этих стран, то начинать конечно же следовало бы не с инкубаторов и кормушек, а с общего повышения культуры и этики охоты, искоренения браконьерства, охраны фауны, уменьшения числа охотников за счет более строгого приема в охотообщества.

Дичеразведение - дело сложное и дорогостоящее, причем оно относится не к биологии и охотоведению, а к птицеводству как отрасли сельского хозяйства. Успехи здесь, если говорить о цифровых показателях, не столь существенны, как в биотехнии. Планировалось в 1985 году вырастить на фермах в РСФСР 930 тысяч фазанов - план выполнен лишь на 18,6%, серых куропаток - только на 3%, а кекликов и вовсе ни одного. Зато кряковых уток произведено на фермах около 200 тысяч (79% плана), на Украине же и в Прибалтике - еще больше.

Приятно, когда из придорожных зарослей свечкой поднимается фазан, а на озерке плавают кряквы. Однако те утки, что выращены на специальных фермах, имеют мало общего с дикими птицами, они не только не хотят улетать в дальние края, но даже подчас и вообще не способны к полету. Между тем утка - птица прожорливая, надо затратить немало, чтобы и в этом случае превратить первоначально сильное дикое животное в жалкого и хилого нахлебника, развращенного заботой людей. Само собой, что стрельба по таким полуручным или вовсе ручным уточкам может доставить удовольствие не настоящим охотникам, а только иным "спортсменам", готовым стрелять по птицам, выпускаемым из вольер или садков. Так не лучше ли построить для них стрелковые стенды?

Сейчас много толкуют об искусственном разведении тетеревиных птиц, в частности глухарей. Для этого созданы фермы-питомники, причем не где-нибудь в охотохозяйствах, а в Дарвинском и Березинском заповедниках. Для Подкормки птиц на заповедных болотах тоннами собирают клюкву, значительная часть которой идет прямехонько на московские рынки; это вызывает возмущение местных жителей, они тоже собирают ягоды в запретных местах. Результаты разведения глухарей за три десятка лет остались на стадии предварительных экспериментов. Зачем все это делается? Надеются когда-нибудь восстанавливать за счет выращенных в неволе птиц поголовье глухарей в природе. Но во-первых, нам никогда не воспитать ни в каких питомниках полноценное животное для существования в дикой природе, а во-вторых, - глухарю вовсе не грозит исчезновение. Он был бы обычен даже в Подмосковье, во всех хвойных лесах европейского Центра страны, если бы только его угодья охранялись от беспощадных рубок леса и частого посещения людьми. Формально действует правило, по которому при лесоразработках должны оставаться в неприкосновенности участки глухариных токов. По документам лесоустройства, в одном только Трубчевском лесокомбинате Брянской области значится более 300 гектаров таких охраняемых участков, но при проверке оказалось, что не существует ни одного,- указанное правило на практике не соблюдается. Такая же картина и в других областях. А между тем в местное хозяйство "Нерусса", подчиненное правлению Росохотрыболовсоюза, недавно опять завезли партию глухарей, отловленных в Томской области.

В Подмосковье за двадцать лет завезено более тысячи глухарей и тетеревов, отчего больше их здесь, разумеется, не стало. Но недаром говорят, что новое есть хорошо забытое старое. Можно напомнить. На территории бывшей царской охоты под Гатчиной в период с 1890 по 1896 год, то есть за семь лет, был выпущен 1161 глухарь и 1675 тетеревов, однако эти выпуски, по свидетельству современников, никакого влияния на количество обитавшей там дичи не оказали. Сколько же еще требуется времени, чтобы убедиться наконец в никчемности подобных стараний?

Таким образом, и здесь усилия людей направлены в сторону от главной задачи, отвлекают от основных дел, создают их видимость, а ведь средств на глухариные питомники тратится немало. Глухарям от этого не легче, заповедники же приносятся по сути в жертву активистам дичеразведения. То же самое происходит при создании любых питомников в заповедниках, будь там зубры, журавли, хищные птицы или иные редкие обитатели. Может быть, в принципе такие фермы и нужны, но приют им должны давать хозяйства, заповедникам же хватает и других забот (о них мы сейчас говорить не будем, это иная тема).

Как охотовед, я не отрицаю охоту, но гордиться своей любовью к природе нашему брату все трудней, и беда здесь лежит не только в морально-этических корнях. Пусть любительская охота сегодня официально признана и допустима, но вся она окутана такой густой сетью ограничений и препятствий, а с другой стороны, в ней столько исключений для "избранных", что ее нельзя считать открытой и демократичной. Не секрет, что подавляющее большинство ведомственных охотохозяйств (Госагропрома СССР, Главохоты РСФСР и др.) создано для особого контингента охотников, приезжающих на служебном транспорте. Даже в условиях нынешней гласности сведения об этом очень скупо просачиваются в печать. Но вот что писала газета "Социалистическая индустрия" об увлечении охотой руководящих работников в Челябинской области:

"Охота обставляется нередко по-купечески широко, в дальние и продолжительные поездки отправляются на служебных "Волгах", на месте превращают егерей и охотоведов из работников контроля в загонщиков..." Большинство лицензий на отстрел зверей идет не в охотообщества, а в особый фонд, предназначенный для узкого круга. Привилегированная охота и рыбалка по сути до сих пор остаются одним из слегка лишь замаскированных видов извлечения нетрудовых доходов и злоупотребления служебным положением.

Культура и этика нашей охоты оставляют желать много лучшего, браконьерство не только не изжито - наоборот, набирает силу. Надо помнить, что всякий браконьер юридически является охотником, добывающим животных в состоянии естественной свободы. И пока мы не наведем порядок в своем охотничьем доме, не надо пытаться заслоняться тенями Некрасова и Тургенева от резких упреков.

Как ни опасен хапуга-браконьер, пожалуй, еще страшнее "законная" добыча животных, когда для этих целей применяется мощная техника (автотранспорт, авиация) и даже... химия. Это и борьба с так называемыми "вредными" животными (экологи давно отказались от примитивного разделения), и плановая заготовка мяса сайгаков, северных оленей, лосей. Горько думать, что разработками методики такой добычи занимаются не столько специальные охотохозяйственные инстанции, сколько Всесоюзный институт охраны природы и заповедного дела, как известно, единственный в стране. Поскольку он был подчинен Главприроде МСХ СССР, охотничьи традиции которой весьма стойки (большой размах они получили при деятельности бывшего начальника главка А. М. Бородина), подобная тематика занимала там непропорционально большое место, сотрудники заодно с работниками ведомства охотно принимали участие в такого рода научно-производственных разработках.

Мудрено ли, что былой облик охотника-природолюба поблек и все чаще стал вызывать к себе недобрые чувства? Печальное преобразование былого романтика в технократа-рвача нередко отражается ныне художественной литературой, например в романе В. Астафьева "Царь-рыба", в повести Ю. Гейко "Сайга" или в недавнем романе Чингиза Айтматова "Плаха", где охотники, причем не браконьеры, а вполне официальные заготовители, представлены как самые настоящие преступники.

Не хочу утверждать, будто бы охотоведы повинны в обеднении нашей фауны, этот горестный процесс идет помимо нас. Но задача состоит в том, чтобы противостоять ему, а не содействовать, расшатывая природные экосистемы "встречным палом" всевозможных мероприятий и сомнительных экспериментов. Новая индустрия рыборазведения связана с разрушением естественных нерестилищ, где разрешается непомерная заготовка производителей для рыбозаводов (например, на лососевых реках Дальнего Востока). Все это наглядные примеры нарушения заповеди Гиппократа...

Сколько возлагалось в свое время надежд на Закон об охране и использовании животного мира, но как раз во время его подготовки было принято решение о развитии системы "Зоообъединения", предприятия почти тайного, о котором нигде ничего не пишут. Подчиненное Главохоте РСФСР (хотя зоокомбинаты имеются во многих союзных республиках), оно занято по существу планомерным истреблением нашей фауны. Как указывается в книге А. В. Яблокова и С. А. Остроумова "Охрана живой природы" (М., 1983), "число добываемых в Средней Азии черепах еще несколько лет тому назад достигало 100 - 150 тысяч экземпляров, а общий экспорт лягушек из СССР составлял в отдельные годы до 50 тонн". Подобный несбалансированный промысел стал главной причиной истребления некоторых пресмыкающихся, особенно змей. В 1968 - 1978 годах только в Новосибирской области заготовили почти 10 тысяч гадюк, после чего этот вид здесь практически исчез. В смежной Томской области этих змей к 1977 году поймали более 40 тысяч, и ныне обыкновенная гадюка включена в список редких видов для области. Подобная же ситуация с амурским полозом в Приморье, гюрзой в Средней Азии и некоторыми другими видами. Никакого контроля за подобными заготовками нет, множество животных гибнет в примитивных питомниках и зоопарках (например, под Москвой, на станции Планерная, да и в столице тоже), средств для них не хватает, разве что новый "фонд зоопарков" их выручит... Зато на биотехнию миллионов не жалко!

Система "Зоообъединения" не только вносит вклад в обеднение фауны, но и развращает людей относительно высокими заработками на этом грязном деле. Недаром в повести Л, Карелина "Змеелов" профессия ловца змей показана как символ обогащения. В фельетоне И. Шатуновского "Берегите скорпионов!" рассказано о докторе биологических наук О. П. Богданове, сдававшем на базу черепах и змей чуть ли не вагонами. Это не помешало ему стать одним из авторов Красной книги Узбекской СССР (Ташкент, ФАН, 1983), где он проникновенно пишет о необходимости разъяснительной работы среди населения об охране редких видов и рекомендует "ограничить отлов и добычу в учебных и научных целях". Впрочем, и республиканские, и союзная Красные книги подчас используются предприимчивыми сборщиками как справочники-путеводители. Вся беда в том, что многочисленные рекомендации этих изданий не подкреплены реальными мерами охраны флоры и фауны.

Яркий пример ведомственного, экологически неграмотного подхода к сложной проблеме - нынешнее состояние борьбы с волками. Главохота РСФСР взяла установку на тотальное и повсеместное уничтожение волков на основе материального стимулирования, применения мощной техники (авиатранспорта) и ядовитых приманок. Это был результат волевого "указания" свыше, активно и охотно воспринятого. Однако природа еще раз подтвердила известную истину о том, что, когда ее гонят в дверь, она может войти в окно. В последние годы дело явно застопорилось, эффективного снижения численности волков не достигнуто, несмотря на огромные расходы и нежелательные побочные результаты. Во-первых, волки приспособились к тем условиям, в которые их поставили, во-вторых, в ряде случаев увеличилось число бродячих собак, приносящих больше вреда, чем их дикие предки. Сформировалась своеобразная "каста" профессионалов-добытчиков, которым выгодно заниматься "волководством" (способов много - от сбережения волчиц до разведения волчьеподобных щенят в неволе). Истребление волков при помощи авиации превратилось в своеобразный способ получения "сверхприбылей" и порождает авиабраконьерство. Наконец, несмотря на многочисленные протесты научной общественности и явное нарушение Закона об охране животного мира, продолжается использование для борьбы с волками опасных ядов, от которых гибнет множество полезных и даже особо ценных животных (включая краснокнижных), а ведь все это осуществляется тем самым ведомством, которое контролирует охрану фауны.

Подобные примеры можно продолжить, но пора задуматься над их общей причиной. Автор видит ее прежде всего в натуре человека определенного типа, которому присуща изначальная преобразовательская активность. Тех же, кто призывает к осторожности, сдержанности и милосердию, такие люди сразу зачисляют в разряд консерваторов и всеми способами убирают со своей дороги. Особенно ярко все это проявилось в 30 - 50-х годах, но наивно думать, будто все позади. Совсем недавно для первого из этих направлений был изобретен термин "стратегия обогащения природы" (разумеется, с положительным знаком), а для второго - соответственно "идеализация природы" со знаком отрицательным. Однако скорее представляется идеалистической наивная вера в легкость мирового и вселенского переустройства "по моему хотению". При этом в позициях активистов и преобразователей очень явственно прослеживаются элементы волюнтаризма и волевой настойчивости (пусть звери и птицы живут там, где мне хочется!), авантюризма (сначала сделаем, а там будет видно!) и затратного принципа (это хорошо уже потому, что дорого!). Повторяю, что численное и официальное превосходство явно на стороне преобразователей, в их руках рули правления не только охотой, но и многими другими отраслями природопользования. Поэтому искусство и литература сменили сейчас науку в борьбе за подлинную охрану природы, которая основана на необходимости сбережения, а не покорения под лозунгом обогащения.

Очень многие выдающиеся художники слова (а также и звука, и кисти) предупреждали, сколь опасна утрата людьми чувства сыновней благодарности к матери-земле за дарованное счастье жизни на этой, быть может, единственной в мироздании обитаемой планете. Природа не только наш общий дом, не только источник всего сущего, но самый строгий, хотя и долготерпеливый, судья, законодатель, приговор которого окончателен и обжалованию подлежать не может.

В отличие от нашей современной науки с ее прямолинейно-рациональными тезисами о природопользовании и оптимизации взаимоотношений с окружающей средой чуткая душа одаренного художника ищет духовные контакты с земной основой, осознает ту главную истину, что "мать нельзя покорять", даже если заменить слово "покорение" каким-то иным. В современной научно- производственной деятельности - особенно как раз в сфере природопользования - очень часто приходится сталкиваться с постановкой взаимоисключающих задач. Например, говорят, что пестициды (эти опаснейшие яды, "подонки химии", как называют их генетики) необходимо применять в значительно более широких масштабах, но так, чтобы не причинять ущерб живой природе. Или: нужно максимально использовать природные ресурсы в бассейне Байкала, но сохранить первозданность и чистоту знаменитого озера. Ведь ребенку ясно, что опасные яды не могут быть безвредными, а максимальное использование объекта не позволяет его сохранить...

Понятно, что нельзя превратить всю Землю в заповедник, и даже критикуемая автором биотехния может быть полезной в определенных случаях. Все дело, конечно, не только в чувствах меры и здравого смысла, но и в соблюдении заповеди Гиппократа.

Прекрасный селекционер-натуралист Иван Владимирович Мичурин был вполне прав, рекомендуя своим коллегам-садоводам "не ждать милостей от природы", но он не мог предвидеть, в чьих руках окажется этот тезис, какая "наука" будет названа мичуринской. Но когда уже в наше время видные ученые во всеуслышание говорят и пишут, что хотели бы видеть тайгу без гнуса и бурелома, обещают - в лучших традициях Лысенко! - молочные реки в кисельных берегах при помощи химии и насилия над землей, этому нет прощения.

Приводимая ниже цитата взята из журнала уже не 1950-го, а 1980 года, и это говорит о серьезности ситуации.

"Утверждение, что человек не должен господствовать над природой - глубокое недоразумение. Это одно из самых массовых самовнушений последнего десятилетия... Будущее обещает человеку все большее освобождение от террора враждебных ему природных сил, и тем самым он будет все шире проявлять свое господство над ними"^*.

^*(Гусев О. Оптимальное - в оптимальном // В мире книг. 1980. № 9.)

К счастью, в отечественной научной журналистике можно найти и другое.

"Если бы люди всегда губили природу, ссылаясь на то, что они ее покоряют, то со времени палеолита они превратили бы нашу планету в пустыню, так как даже лишайники и бактерии, лишенные биоценозов, в коих они живут, не выдержали бы и погибли. А поскольку этого нет, то, очевидно, наряду с "губителями" среди людей есть и "охранители", но психология их диаметрально противоположна..."^*

^*(Бородай Ю. М. Этнические контакты и окружающая среда // Природа. 1981. № 9.)

Поднятая проблема слишком сложна в общественно-философском плане, чтобы обсудить ее на оставшихся страницах этой статьи. Но нельзя пройти мимо взгляда о наличии в определенной части общества особого "жизнеотрицающего настроя", при котором возникает потребность во что бы то ни стало "переделать" окружающую природу, причем переделка эта неизбежно выливается в разрушение. Думается, что именно лысенковщина (былая и современная) есть наиболее яркий тому пример.

В последние годы, главным образом благодаря усилиям академика Д. С. Лихачева, приобрел широкое распространение емкий термин "экология культуры". И смысл, и значимость его вполне очевидны. Но не уместно ли сказать, что экологии - и как науке, и как практике - самой по себе необходима очень высокая культура, без которой она может утратить назначение и превратиться в свою противоположность.

Нет, это не игра слов. Ведь теперь даже директор леспромхоза, уничтожая ценнейшие кедровники или дубравы путем применения так называемых лесовосстановительных рубок, утверждает, что решает экологические проблемы. То же самое скажет и проектировщик очередного поворота рек и даже строитель целлюлозного завода. Если культура экологии не будет повышена на всех ступенях и уровнях, ожидать серьезных изменений к лучшему не приходится.

Если же говорить о проблемах организационно- конкретных, то главная беда - в рассеянности природоохранных дел по множеству хозяйственных ведомств, которые не способны не то чтобы их решать, но даже понять. Не может правая - хозяйственная - рука быть ограничена охранной левой, не станут ведомственные волки пасти хотя бы и краснокнижных овец ради отдаленного будущего. "Люди хотят жить сегодня, ведь мы тоже чьи-то внуки", - слышал я на весьма высоком совещании. И напрасно уверять, что природу охраняет у нас Конституция, весь народ и сам Совет Министров СССР со своей Комиссией по охране окружающей среды и рациональному использованию природных ресурсов. Как явствует из газетных материалов под рубрикой "Забота о природе", Комиссия занята прежде всего тем, что констатирует хроническое невыполнение всеми ведомствами своих природоохранных обязательств. А ведь там отчитываются не о птичках, речь идет о промышленных загрязнениях, об охране здоровья людей.

"Только непосредственно центральная власть с помощью специального Комитета по охране природы и Всесоюзным обществом охраны природы при нем сможет положить предел дальнейшему неразумному использованию природных ресурсов, урегулировать их эксплуатацию и содействовать их обогащению". Эти строки профессора Г. А. Кожевникова и Ф. Ф. Шиллин- гера были опубликованы в одном из последних номеров журнала "Охрана природы" перед самой его ликвидацией в 1930 году (он был преобразован в журнал "Природа и социалистическое хозяйство" и вскоре прекратил свое существование). Не странно ли, что такого журнала нет по сей день?

Полномочный и представительный Государственный комитет охраны природы должен обладать реальными правами и возможностями ограничения ведомственной власти в природопользовании, чтобы освоение природных ресурсов было рациональным не на словах, а на Деле. Далее, он сможет взять под свою сильную руку всю систему особо охраняемых природных территорий, осуществлять полномочный и жесткий контроль за соблюдением природоохранного законодательства, которое сегодня нуждается в серьезном совершенствовании и ужесточении. В январе 1988 года принято постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР об организации Государственного Комитета СССР по охране природы, но становление его явно затягивается.

Но ведь и это новое ведомство тоже будет возглавляться живыми людьми, а не тенями великих предков и не постулатами справедливости. Поэтому главные надежды все-таки следует возлагать не на ведомственные сдвиги, а на более широкие общественные перемены, которые сейчас намечены, на все то, что иногда несколько суховато и жестко называют "человеческим фактором". Без духовного оздоровления ни государственные, ни общественные инстанции не смогут противостоять разрушению, и охрана природы будет по- прежнему сливаться воедино с ее использованием.

В основе подлинного сбережения, будь то материальные ресурсы, памятники природы или культуры, лежат высокие чувства совести и ответственности, а не только расчеты или обязательства. Вот почему духовное обновление, если оно случится, скажется и на экономике, и на охране природы. Главные при этом надежды надо обратить к молодежи, особенно той ее части, которая неравнодушна к природе, к общению с ней в любых формах. Светлыми штрихами на общем, пока еще мрачноватом фоне наших охранительных дел мне хотелось бы выделить движение молодых энтузиастов и борцов за охрану природы. Это и школьные лесничества, и студенческие дружины, и те, кто уезжают после учебы работать в новые заповедники, трудятся в различных инспекциях и природоохранных органах. Им часто приходится попадать в очень сложные и суровые условия, преодолевать тяжелые конфликты и житейские трудности. Но таких людей немало, а со свежими ветрами над страной число подобных энтузиастов увеличится. В этом и надо видеть главный залог грядущих перемен.