Из жизни объединений некоторых животных

Большую часть года благородные олени (и близкие к ним другие виды) живут небольшими стадами, в которых царят матриархальные порядки. Самцов при них нет, только самки с детенышами разных возрастов объединяются в небольшие сообщества, которые водит за собой старая, многоопытная олениха. Самцы же держатся отдельными мужскими компаниями либо гуляют в одиночестве.

К осени (время гона) матриархальные стада распадаются: самки уходят на зов самцов.

"Рев оленей начинается с отрывистых и хриплых звуков, напоминающих тяжелые вздохи, после чего следует низкое, мощное и протяжное мычание. Трудно передать словами особую красоту и своеобразие голосов оленей. Издалека в тихом вечернем воздухе, особенно в горах, рев слышен на расстоянии 3 - 4 километров, он напоминает звуки трубы. В этом призывном звуке, порой тоскливом или даже жалобном, чувствуется в то время сила и мощь дикого лесного зверя" (А. Г. Банников и В. Е. Флинт).

Самцы-олени во время гона выбивают копытами землю. Рогами обдирают кору вокруг такой площадки, которую называют точком. Обычно ревут олени из года в год на одних и тех же точках, от которых гонят прочь всех других самцов. Сюда к ним приходят самки - гарем получается. Но в нем часто всего две-три оленихи, но может быть и больше: 5 - 20.

Впрочем, гарем у оленей - образование менее монолитное, чем у других животных: самцы отнюдь не вожаки и не защитники такого стада. При первой же возможности, как только почуют они охотников или собак, удирают с места гона. Их "заботы" о своей полигамной семье ограничиваются только драками с другими самцами.

"При приближении сильного соперника самец с гаремом умолкает и стремится уйти, уводя с собой самок. О силе соперника олени судят не только по внешнему виду, но по характеру рева: у сильного оленя голос низкий и хрипловатый; у молодого - высокий и чистый. Как правило, турнирные бои самцов не кончаются трагически; более того, сблизившиеся соперники ограничиваются демонстрацией силы - они бьют рогами по деревьям, ломают кусты, но не нападают друг на друга и вскоре расходятся. Однако известны случаи, когда во время драки ломались рога или один из партнеров получал тяжелые увечья" (А. Г. Банников и В. Е. Флинт).

После рождения проходит год-два - самцы-олени еще добронравные юноши. Ближе к третьему году жизни начинают "пробовать голос" - ревут "высокими и чистыми" тенорами. Однако к самкам старые олени их не подпускают. Лишь в пяти-шестилетнем возрасте собирают они вокруг себя первые свои гаремы.

Беременность у благородных оленей - 8,5 месяца. Готовая стать матерью самка удаляется от подруг и собратьев. Где-нибудь в уединении, в зарослях травы или кустов, приносит она в конце мая - в июне одного, очень редко двух телят. Первые дни те лежат затаившись: пятнистая шкурка отлично их маскирует. Встают, лишь когда мать придет их кормить; они уже проголодались и сосут молоко несколько раз в сутки. Неделю проживут так скрытно, затем на не окрепших еще ножках бегут за матерью.

Взрослые самцы-олени сбрасывают рога в марте - апреле, но иногда и раньше: в январе - феврале.

Ну а первые рога когда появляются?

Не скоро увенчают они молодого оленя. Только месяцев через пять набухнут на голове "шишки". Но лишь на втором году, весной, прорастают из них "шилья" или "спички" - рога самые элементарные, просто детские. К концу лета они твердеют, и оленята получают право именоваться "шильниками" или "спичаками". Но нет правил без исключения: у "пыжика" северного оленя к концу второй недели жизни уже маленькие рожки на голове!

Рога у оленя - признак силы, мужества, успеха. У истощенного самца они к гону еще не твердые, и какой из него боец? А у слишком дряхлого деградируют вплоть до превращения в нелепую костистую массу, свисающую на глаза.

Рога растут весной по сантиметру в сутки (немного больше, немного меньше), растут несколько месяцев. Вначале мягкие, насыщенные кровью, покрытые шерстью бугры, весьма чувствительные к укусам комаров, и изуродовать их, задев за твердое, очень легко. Трудное для рогоносцев время! Оленям в эту пору не до драк - они держатся подальше от возможных эксцессов.

За лето рога твердеют, и олень трется ими о стволы, чтобы сбросить кожу. В конце июня - в июле рога уже полностью сформированы.

Северный олень самый стадный из всего семейства и, кажется, самый демократичный в распределении внешних признаков: рога здесь разрешено носить и самкам.

Идет стадо - величественная и впечатляющая картина! У каждого оленя грива, муфта снизу на шее - теплоизолятор. К тому же и волос у северного оленя особый: в нем много пустот с воздухом. Уж тут ангине не подобраться! И на плаву держит хорошо - как надувной костюм. А северные олени переплывают немало рек, когда осенью уходят из тундры на юг, в тайгу, а весной бредут табунами обратно. Путь немалый.

Олени

Зимой едва ли вы увидите котиков у Командорских островов. Все они охотятся за рыбой далеко на юге, в синих просторах океана. Но вот приближается май, и котики плывут к Командорам. Плывут они к Тюленьему острову, островам Прибылова и к Калифорнии.

Первыми появляются здесь старые самцы. Дня два-три плавают около берега, приглядываются: все ли спокойно. Потом осторожно вылезают на сушу, взбираются на камни там, где прибой с яростью бьется о скалы.

Отряхиваются, осматриваются, принюхиваются - лежат, подняв высоко головы, прислушиваются. Это разведчики. Они пришли узнать, годится ли по-прежнему место, можно ли здесь справлять свадьбы и плодить детей.

Все спокойно, и тюлени ныряют в море. Опустели скалистые берега.

Немного позже большой отряд котиков штурмует с моря черные камни. Приплыли опять только самцы: и старые и молодые. Но старики секачи гонят молодых прочь, не дают им даже на берег выйти. Если места мало, те на берегу лишь ночуют, прикорнув где-нибудь в сторонке. А на рассвете секачи снова их сталкивают в воду. До шести лет молодому котику и думать нечего о свадьбе. А станет повзрослев - тоже найдет на берегу подходящее местечко, очертит взглядом круг площадью метров так в двадцать пять. В этом незримом кругу на голой скале поселится со своей семьей. А семья большая: одних жен у старого секача десять - пятнадцать. Если очень повезет (или не повезет - все зависит от точки зрения), то и пятьдесят миловидных, пушистых самочек жмутся в тесный кружок поближе к самцу, который грузным монументом возвышается над ними. Каждая родит ему по сосунку.

Хлопот много, а главное, за женами надо построже следить: того и гляди сосед утащит. "Происходит это весьма просто, - пишет А. Брэм. - Самец хватает зубами одну из самок, проносит ее над головами остальных, как кошка мышь, и водворяет в собственный гарем". И жаловаться некому, что жену увели. Начнет секач драться, права свои отстаивать - у него и остальных жен соседи растащат.

Но все это будет позже. Сейчас самок нет еще на острове, только самцы дерутся за места для своих будущих гаремов.

Каждый секач спешит обычно на ту скалу, где он в прежние годы жил с семьей. Один котик 17 лет подряд возвращался из дальних плаваний на полюбившийся ему камень. Узнать этого котика было нетрудно: акула, наверное, откусила ему передний ласт.

Наконец стихает суета на побережье: котики разобрали все свободные места и лежат лениво, ждут невест. Те не скоро еще появятся.

В середине июня прибывают первые самки. Как и самцы, они плывут стадами. Многие ищут старых "мужей", влезают на утесы, смотрят, кричат, прислушиваются, "не отзовется ли знакомый голос". Часто он отзывается. Но часто и нет ответа: погиб где-нибудь в тропическом море. Она, ковыляя, бежит на другое место и там зовет и высматривает в суетящейся на берегу толпе ластоногих милого сердцу друга.

А молодые котики, которым рано еще заводить свои семьи, плавают вдоль берега и, можно сказать, силой заставляют холостых самок вылезать на сушу. Тут сразу попадают они "в ласты" к старым секачам. Те ласково "клохчут", кивают, пыхтят, поигрывают с ними, зазывая в свой гарем. Если уговоры не помогают, морские коты применяют силу: рычат на самок, скалят зубы, кусают иногда.

Через несколько дней, как прибудут самки на остров, у них родятся детеныши. Новорожденные котики не родные, значит, "султану", который вперевалку ползает на брюхе вокруг своих жен и ворчит на других морских котов. Родные дети родятся у грозного секача лишь на следующий год в это же примерно время, и скорее всего родятся они в чужом гареме.

В августе самцы уже покидают самок, один за другим ныряют в море. Вскоре уплывают и полусекачи, молодые котики, самки и котики-сеголетки, рожденные этим летом. В октябре на острове остаются лишь немногие звери. Приближается зима. Котики спешат на юг, в теплые широты Тихого океана. Плывут далеко, иные за тысячи километров от небольших, затерянных в холодном море островков, где плодились они коротким северным летом.

Родичи котиков - морские львы и сивучи тоже ищут сушу, когда их самкам приходит пора родить детенышей. Как и котики, плывут они на уединенные острова или побережья, где собираются стадами.

Все лето лысуны - гренландские тюлени - охотятся за рыбой, кальмарами и рачками далеко на севере Атлантического и Ледовитого океанов, у кромки вечных льдов, на восток заходят до Карского моря.

Осенью плывут на юг. В декабре уже тысячи их копошатся, точно черные слизняки, если посмотреть с самолета, на льдах Белого моря.

В феврале - марте родятся у тюленей белоснежные (с желтизной) детеныши - бельки, как у нас их называют. Месяц мать их кормит молоком, потом учатся сами рыболовству. А в мае - пора, весна пришла! - плывут за родителями на север, в Ледовитый океан.

В полярных льдах у Шпицбергена встретятся они со своими собратьями, зимовавшими у Ян-Майена. Гренландские тюлени довольно странно поделили между собой зимние "квартиры". Одни зимуют у острова Ньюфаундленд, другие - на Ян-Майене (на полпути между Гренландией и Норвегией), а третье стадо облюбовало плавучие льды в Горле и Воронке Белого моря. Кроме этих трех лежбищ, нигде больше гренландские тюлени зимой не встречаются.

Из всех тюленей наиболее выраженная социальная жизнь у моржей. Особенно привлекает внимание их взаимопомощь.

Когда любой их собрат попадает в беду, все моржи-самцы спешат ему на помощь. При этом применяют в бою свои знаменитые клыки-бивни. В мирное время бивни служат как оружие для добывания пищи: моржи отдирают ими от скал раковины моллюсков, которыми кормятся, или "вспахивают" ил в поисках тех же моллюсков или морских ежей.

Раненых товарищей моржи не бросают, подхватывают их с разных сторон своими телами и так тащут в море подальше от опасного берега. В воде, чтобы спасаемый не захлебнулся, старый самец поднимает его на своей спине - тогда голова раненого возвышается над водой и он может дышать. При этом не имеет значения, самец ли, самка ли, молодой морж или пожилой - все равно спасают его. Если же ранен старый массивный морж, а других взрослых сильных самцов поблизости нет, молодые моржи, стиснув своими телами, уносят его в воду, хотя в обычное время старые моржи молодых вблизи себя не терпят, и те вынуждены постоянно уходить с их дороги.

Самки спасают от беды своих детенышей, прижав их ластами к телу или унося на спине в море.

У моржей есть и "детские сады". Подросшая молодежь собирается в кучу на каком-либо открытом месте. Здесь охраняет их и следит за порядком в "детском саду" обычно молодая самка-морж.

Гиеновая собака - волк Африки! Не видом, а повадками, умом, организацией облавных охот, и дисциплиной стай (в которых бывает и 40 и 60 псов), и той селективной ролью, которую гиеновые собаки волею судьбы выполняют в саваннах.

Но внешне, особенно тупой мордой и большими округлыми ушами, похожи эти собаки на гиен. Но только внешне: нрав у них невероятно живой, возбудимый, они очень резвы, игривы, постоянно в движении; энергии явный избыток.

А вот пальцев на лапах не хватает: не пять на передних, как и у всех в семье собачьих, а четыре. Наверное, чтобы быстрее бегать, ведь, чем меньше пальцев на ногах, тем резвее звери.

Ноги у трехколерных черно-бело-желтых гиеновых псов резвые чрезвычайно. Загнать любую зебру, антилопу - это для них нетрудное и приятное занятие. Облаву организуют по всем правилам: сначала окружают стадо гну или газелей, затем кидаются все разом. Шум, гам, пыль - мчатся с ликующими воплями дикие псы! Но бегут не как попало, а со смыслом: одни прямо за стадом, другие наперерез. Уставших сменяют те, которые берегли силы. Редко кто в саванне спасается от них бегством: обязательно, загнав, свалят, разорвут тут же на куски, в минуту от антилопы останутся лишь кости, и тех немного. В ужасе, в дикой панике иные антилопы пытались найти убежище в деревнях, в поле среди людей. Но "волков" Африки нелегко испугать: люди кричат, бросают в них камни, а те тут же рядом рвут загнанного зверя на части.

В полуденную жару они обычно не охотятся, спят, играют, но вечером, когда попрохладнее, а чаще ранним утром трусят рысцой, опустив тупые морды к земле, навострив уши, вынюхивают, прислушиваются чутко. Тут лучше не попадаться ни малой газели, ни большой антилопе, будь то даже канна с острыми и длинными рогами, на которую не всякий лев отважится напасть. Да и сам лев, если псы очень голодны, предпочитает уйти с их пути, а то разорвут, особенно если стар или слишком молод.

Недавно два очень компетентных зоолога, Бернгард Гржимек и Джордж Шаллер, вернулись из Африки и привезли много любопытных сведений о гиеновых собаках:

"Странные, зловещие создания эти гиеновые собаки с огромными ушами... не побоялись как-то напасть даже на бегемота, они прыгали гиганту на грудь, и тот в явной растерянности был рад-радешенек, когда наблюдавший эту сцену человек отвлек разбойников выстрелом. Сразу вслед за этим отчаянная свора окружила двух слонов, и те боязливо попятились, подняв кверху хоботы" (Бернгард Гржимек).

Каковы собачки! Таких бы храбрецов приручить на пользу человеку. Кстати, приручаются они легко, хозяина любят, прыгают, как безумные, когда увидят, и "щебечут" - иначе, говорят, и не назовешь их приветственное ворчание. Но и ручные не могут устоять перед искушением разорвать курицу и цапнуть соседа либо гостя за ногу. Да и пахнет от них невыносимо! Оказывается, вонь, говорит Б. Гржимек, "тоже хорошее средство сохранить свою свободу!"

Он видел в Серенгети, как стая гиеновых собак - 14 взрослых и 9 молодых - трусила по степи. "Внезапно оба вожака стаи остановились как вкопанные и уставились на стадо из 40 гну, которое паслось на расстоянии примерно 800 метров". Вожаки вышли вперед и не спеша, с видом безразличным побежали к стаду. Стая так же не спеша тронулась за ними. Тут здоровенная и, наверное, глупая гиена чуть было не испортила им все удовольствие от охоты. Она выскочила откуда-то сбоку и изо всех сил старалась удрать подальше. "Но удрать ей, конечно, не удалось"; один вожак быстро ее догнал, схватил за заднюю ногу и опрокинул. Гиена завизжала, как испуганный поросенок, но не огрызалась, пес укусил ее раза два в назидание за глупость и опять потрусил к стаду ничего не подозревавших пока гну.

Два возглавивших охотничью операцию пса подошли к антилопам метров на четыреста и тут вдруг в стремительном беге кинулись прямо к ним. Гну их заметили и "бросились врассыпную". Густая пыль закрыла на время сцену действия. Когда она рассеялась, то глазам людей предстала неожиданная картина: гну не убегали, а "разделились на четыре небольшие группы и стояли плотными кругами, рогами наружу, защищая сбившийся посередине молодняк. Гиеновые собаки тоже разделились. Но каждая их попытка прорвать сомкнутый круг терпела неудачу: всюду их встречали низко опущенные острые рога. Мы ждали".

И увидели тут убедительный пример того, что каждый звериный детеныш должен знать твердо: непослушание, когда кругом столько врагов, равноценно самоубийству. Какой-то капризный и беспокойный теленок выскочил из плотного кольца оборонявшихся рогов. И тут же, в одно мгновение, собаки кинулись к нему и разорвали. Получив свою дань, они больше антилопами не интересовались, и те разбрелись по степи.

И хоть эта дань, которую гиеновые собаки берут со всего живого, порой и велика, хотя завывания и тявканье рыщущих псов повергают в панику и поспешное бегство всех копытных, а грифы и стервятники, уверенные в успехе охоты, заранее кружат над местом действия трагедии, польза, которую "волки саванны" приносят ее копытному населению, немалая. Гиеновые собаки, уничтожая в первую очередь больных, слабых (глупых и капризных от рождения, так или иначе наследственно дефективных) животных, играют важную роль в равновесии сил природы, в балансировании ее ресурсов и отборе самых приспособленных. Поэтому в Национальном парке Серенгети разрабатываются меры по охране гиеновых собак от чрезмерного уничтожения, которое им грозит.

Джордж Шаллер узнал много нового, интересного и неожиданного о жизни и нравах горилл, месяцами следуя за ними по пятам. Тем же методом изучал он позднее львов и гиеновых собак.

Сообщества последних очень сложные. В их стаях царит строгая иерархия и дисциплина. И даже разделение труда! Одни охотятся, другие караулят щенят. После удачного загона охотники спешат к щенкам, и малые вылезают из нор. И тогда большие псы, склонив к ним головы, исторгают из глоток мясо, которое принесли в желудках.

Для нянек всегда оставлена недоеденная туша загнанного зверя. И те, сдав дежурство, сейчас же спешат к ней, пока грифы все не разворовали. Отряды охотников и сторожей у нор через определенное время меняются.

Между собой эти свирепые для врагов псы живут мирно. (Каждая стая бродит по просторам, как показали последние наблюдения, очень обширным - до 1500 квадратных миль!)

Когда в дикой саванне встретятся два разных и, казалось бы, конкурирующих охотничьих отряда, дружелюбию их нет предела - прыгают, нюхают друг друга, играют, смешавшись в общем радостном веселье, и без ссор и грызни расстаются. Больше того, "однажды у горы Меру, - рассказывает Б. Гржимек, - свора охотничьих собак повстречалась со стаей диких гиеновых, все обошлось так же мирно и спокойно".

Если кто из этих псов на охоте отстанет и потеряется, друзья его не оставят. Тут же, услышав тревожный зов, "вся остальная братия" без промедления мчится к заблудившемуся товарищу.

Североамериканская кузина нашего суслика - луговая собачка, прозванная так за то, что "лает" (не столь, правда, громогласно, как цепные церберы. Сидя в подземелье, могут облаять незваного пришельца; друг с другом общаются, тявкая), - так вот эта луговая собачка похожа и на суслика и на сурка. Подземелья луговых собачек, соединенные сотнями переходов с сотнями входов и выходов, тянутся милями. Луговую собачку считают связующим звеном между сурками и сусликами, но... она не легка на ногу. Это последнее качество отделяет ее от суслика и ставит рядом с сурком, на которого она и внешне больше похожа.

В прошлом веке верховой, ступив на улицу "деревни" этих зверьков где-нибудь у подножия Скалистых гор, за несколько дней не мог ее миновать: бугорки, бугорки, желтые фигурки, отрывистый лай...

Норы луговых собачек опускаются вертикально вниз на глубину до 4 метров. На разных уровнях отходят от них боковые штольни и камеры, которые сообщаются узкими ходами с другими норами, так что луговые собачки могут навещать друг друга, не вылезая на поверхность земли. Поселения луговых собачек - настоящие подземные города, а некоторые сравнивают их с чудовищным муравейником.

Еще и в наши дни в Дакоте (США) владеют луговые собачки обширными землями, не тронутыми плугом: 65 тысяч квадратных километров! По приблизительным оценкам, населяют их более 100 миллионов луговых собачек!

Когда их поселения очень обширны (на многие километры тянутся), не все они соединены подземными ходами. Общее поселение распадается на отдельные колонии, в которых живут тысячи луговых собачек. Каждый подземный город в свою очередь разделяется на разные "районы" - их жители принадлежат к одной "большой семье". Обычно составляют ее старый самец и несколько самок с их потомством разных возрастов. Чужаки из земельных пределов "большой семьи" изгоняются. Своих от чужих луговые собачки, очевидно, различают по запаху (у каждой семьи он свой), но, возможно, и внешность запоминают, как и многие птицы, узнают в "лицо".

Однако чужих заблудившихся детенышей и юных зверьков кормящие самки охотно "усыновляют": принимают в свою семью, кормят их и заботятся о них как о своих собственных детях, даже если пришельцы не только из другого "района", но и из другой колонии.

После сезона размножения некоторые старые самцы избегают жить в семье, уходят недалеко и роют собственную нору, в которую не пускают даже своих детей и жен.

Как только кто-либо из колонии заметит врага, предупреждает об опасности своих собратьев особым свистом. Высота тона этого свиста разная в зависимости от того, с неба ли грозит опасность или с земли. Сейчас же все члены колонии исчезают под землей и уже оттуда обычно "облаивают" незваного пришельца.

Пройдет какое-то время, и то тут, то там выглядывают из подземелья тревожные мордочки луговых собачек - это разведчики, они выясняют, миновала ли опасность. В первом случае разведчики вскоре осторожно вылезают на холмик земли, окружающей вход в нору, оглядываются, прислушиваются. Нет поблизости врагов, тогда опять-таки особым свистом оповещают колонию: опасность миновала, снова можно выбраться на чистый воздух.

И такие еще превентивные меры предосторожности принимают луговые собачки: все высокие и густые растения на 30 - 40 метров вокруг колонии они вырывают с корнем или перекусывают, даже кусты удаляют в меру своих сил - освобождают от зарослей границы колонии, чтобы под их прикрытием не подобрался бы на опасное расстояние какой-либо наземный враг. В пределах же самой колонии тоже кусты и высокие травы подгрызают и уносят прочь, оставляют только те растения, которыми кормятся.

В благоприятные годы луговые собачки сильно размножаются, и им уже тесно становится в пределах колонии. Тогда на ее периферию переселяются старые самцы и супружеские пары, оставившие свое старое жилище в полное владение потомкам. Следовательно, подземный "город" этих грызунов растет, подобно нашим городам: заселяются пригороды, окраины поселения.

Все это происходит летом, весной и осенью. Зимой же не слышно ни свиста, ни тявканья луговых собачек: все они, как медведи в берлогах, спят в глубине подземелий, заткнув предварительно все входы в него земляными пробками.